“Разговор по душам” с А.Тарасенко
В этом номере «ХМ» мы впервые публикуем материал, подготовленный Александром Тарасенко. С Александром я познакомился в 2001 году во время моего посещения Санкт-Петербурга. Тогда Александр преподавал в Санкт-Петербургском христианском университете (СПбХУ) и, если я не ошибаюсь, трудился в редколлегии альманаха «Хронограф». До моего знакомства с Александром, я читал его статьи, которые поразили меня глубиной богословской мысли. При встрече Александр поразил меня как человек мыслящий и творческий. Он с вдохновением говорил о своем журнале. Мне были понятны его мысли, потому что в те времена издавал журнал и я. Мы с ним сидели за чашкой кофе и говорили о богословии, издательском деле и о том, какое будущее ждет нас, первое поколение богословов постсоветского периода. Тогда я все еще преподавал в богословском колледже в Молдавии. С той встречи прошло уже 10 лет. Александр уже не живет в Питере, а я уже не преподаю в кишиневском колледже. Он ныне обитает в Карловых Варах (Чехия), а я живу в Канаде. Теперь, 10 лет спустя, я решил пригласить его «на чашку кофе» на страницах нашего журнала. Мы побеседовали, как говорится, «по душам», и обсудили вопросы, которые интересуют нас, а также, надеюсь, заинтересуют и вас. Одно из моих правил – публиковать интервью целиком, чтобы передать мысли моего собеседника аккуратно и честно.
ОЛЕГ: Саша, расскажи немного о себе: где ты родился и в какой семье вырос?
АЛЕКСАНДР: Я родился в Мелитополе Запорожской области (Украина) в обычной советской семье. Отец был слесарем, а мама – экономистом на заводе. Родители были беспартийными и много работали, чтобы прокормить двух детей. Жили что-называется «от зарплаты до зарплаты». В Мелитополе были молокозавод и мясокомбинат, но мясо мы покупали на рынке, а простой сыр был огромным дефицитом. Это было то злосчастное время, когда все ходили строем и мыслили в ракурсе программы «Время», любимой новостной программы Леонида Ильича Брежнева. А если кому и приходилось колебаться, то «вместе с линией партии». В общем, беспросветные и бесперспективные детство-отрочество-юность. Мне тогда и в голову не приходило, например, хорошо учить английский, так как иностранцев допускали только в столичные города и контакты с ними были запрещены.
ОЛЕГ: Расскажи, пожалуйста, о своем духовном пути к Богу.
АЛЕКСАНДР: Однажды, когда мне было двадцать два года, одна сотрудница на заводе, где я тогда работал, предложила мне почитать Новый Завет на дореформенном языке. Я с трудом осилил Евангелие от Матфея и немного продвинулся в Евангелии от Марка. Эта сотрудница так дорожила Новым Заветом, что я вернул его ей как скучную книгу, которой не мог уделить более времени. Однако, вскоре я готовил один из новых своих рассказов на семинар молодых писателей в Юрмале в декабре 1989 года и решил взять один из стихов Матфея в качестве эпиграфа. Найдя Новый Завет у знакомых (опять на дореформенном языке), я прочел его весь, а также Псалмы. Священное Писание так увлекло меня как писателя и несостоявшегося историка, что вслед за этим я нашел большую баптистскую церковь, где за двадцать советских рублей («два червонца») купил Библию и стал читать её непрерывно. Летом 1990-го я покаялся, а 4 августа 1991-го (за две недели до путча в Москве) принял крещение в маленькой общине Совета церквей ЕХБ.
ОЛЕГ: Что побудило тебя поступить в Санкт-Петербургский христианский университет? Что лучше всего помнишь о студенческих годах?
АЛЕКСАНДР: После уверования я бросил писательскую карьеру и думал, что это навсегда. Наша общинка тогда начала строительство здания собственными силами, и мне пришлось там немало потрудиться. Кроме этого, мой отец постоянно заставлял меня работать на строительстве дачи, а еще я работал на заводе по «скользящему графику». Времени для интеллектуального творчества не оставалось. Однажды, в жаркий июльский день 1993-го, одна сестра из другой баптистской церкви принесла мне газету «Христианское слово», где сообщалось о вручении мне третьей премии за мои рассказы. В тот день я работал один на стройплощадке церкви, это был то ли мой месячный отпуск, то ли месячный больничный по диабету, не помню. После этого я понял, что стройка точно не для меня и согласился на очередное предложение пресвитера другой церкви поступать в «Логос» (ныне СПбХУ). На момент поступления в январе 1994-го мне уже было 28, и я нигде не учился после окончания десятилетки в 1982-м. Естественно, что я с головой окунулся в учебу. Тогда мне было все интересно. Я еще вовсе не догадывался о своей нынешней специ-ализации в науке. Лучше всего мне запомнились лекции Петра Пеннера, Крейга Бломберга и Клеона Роджерса III, а также некоторых местных преподавателей: Игоря Тантлевского и, особенно, нашего любимого преподавателя философии, Валерия Карпунина. Но более всего, помнится еще до сих пор тот дух 1990-х, когда многим казалось, что после падения «совка» мы свершим великие дела. Напомню, что именно тогда я в одиночку, на свои деньги и деньги моих друзей, создал альманах «Хронограф», от которого тогда отказался СПбХУ.
ОЛЕГ: Ты – человек мыслящий. Твои статьи можно встретить в различных богословских публикациях. Как ты думаешь, доступны ли они среднестатистическому члену евангельской церкви? Читают ли вообще члены наших церквей?
АЛЕКСАНДР: Дорогой Олег, ты как редактор журнала знаешь, что у каждого писателя есть своя публика, а сам читатель неоднороден по составу. Мне же приходится писать для разных читателей. Так сложилось, что я люблю писать монографии для вузов и вообще читателей, интересующихся Библией и ее культурой. Однако, жизнь заставила писать также и популярные статьи для различных печатных масс-медия: России, когда я там жил, а сейчас – Германии, Чехии и США. Мне приходится писать как пастору в Чехии (это – часть моей работы), а остальное – по просьбе моих старых и новых друзей. Особенно я ценю нашу дружбу с Вальдемаром Цорном, который дважды материально поддерживал меня в годы моей безработицы в Петербурге, и потому всякий раз я оставляю свои дела, чтобы выполнить его очередную просьбу. Я прекрасно понимаю, что не «монографиями одними жив человек Божий», поэтому трачу уйму времени для написания популярных статей. Известно ведь, что написать хороший рассказ много сложнее, чем хороший роман, ибо сотворить миниатюру сложнее, чем монумент. Мне приходится популярно излагать то, что я пишу в монографиях. А наши христиане – народ читающий, знаю это по откликам на мои научные и популярные публикации.
ОЛЕГ: Ты сейчас проживаешь в Карловых Варах. Почему Чехия, а не Россия? Как ты думаешь, нам, богословам и мыслящим людям, все еще есть место на Родине, или же мы оказались по большому счету невостребованными?
АЛЕКСАНДР: Сразу оговорюсь, что мой случай особый. После моего увольнения «по собственному желанию» из СПбХУ (это случилась в дни моей свадьбы), у нас в семье наступили долгие шесть лет борьбы за выживание, когда у меня были случайные заработки, а каждые три месяца мне, как гражданину Украины, приходилось ехать 20 часов на скором поезде из Петербурга до Харькова. Бывало, что на такую поездку уходили наши последние деньги. Мы с женой не видели будущего для меня как ученого ни в Петербурге, где меня хорошо знали, ни в Москве, где было достаточно своих специалистов. В Украине мне также не предлагали работы, так как там за годы моего отсутствия выросли свои кадры, а Сергей Санников[1], например, еще в мои последние дни в СПбХУ прямо сказал, что у него нет места для меня. Кстати, через несколько лет после этого, на одной из встреч в Петербурге, он честно признался: «Ты – человек нестандартный, а я предпочитаю работать со стандартными». Поэтому, мы с женой долго молились об отъезде куда подальше по принципу «с глаз долой – из сердца вон». Я всегда прошу у Бога, чтобы Он открыл мне только одну дверь и не давал никакого выбора, ибо после выбора я буду всю жизнь жалеть, думая, что за другой дверью могли оказаться лучшие перспективы. Итак, Гена Гаврилов, мой коллега по СПбХУ, предложил Чехию (где тогда работал наш любимый ректор Петр Пеннер[2]) и конкретно Карловы Вары. Здесь при заключении контракта достойно оценили мою магистерскую степень, а на горном курорте в Варах мне очень хорошо после мрачного и холодного Петербурга. Одна сестра из Канады после визита сюда сказала своим родственникам, чтобы они эмигрировали именно в Вары, а не к ней. Стоит сказать, что мой глики-рованный сахар (средний за 3 месяца) за 2 года постепенно упал с 7.3 до 4.6. Кто понимает, о чем идет речь, оценит эту милость Божью. А на моем месте в СПбХУ и Санкт-Петербургской евангелической богословской академии (где я преподавал после увольнения из родного вуза) сейчас преподают мои студенты. Так что же, Олег, в России ученые востребованы?
ОЛЕГ: С какими вопросами (наиболее актуальными) встречаются известные тебе церкви в бывшем СССР? На каком этапе находится евангельское христианство в странах СНГ?
АЛЕКСАНДР: Мой печальный опыт говорит о том, что нашим общинам (и даже вузам) не всегда, но часто просто не нужны профессиональные работники (регенты, солисты, проповедники, учителя) и вообще такие люди, которые в силу своей интеллигентности не пускаются до административных интриг и откровенной лжи. Многие мои знакомые или ушли в иные деноминации (даже к католикам) или эмигрировали. За 15 лет жизни в Петербурге меня ни разу не приглашали проповедовать в центральную церковь на Поклонной горе (один раз меня пригласил на молодежное общение мой студент), а в 1998 году, когда на выпуске СПбХУ был только один бакалавр теологии (то есть, я), тогдашний старший пресвитер этой церкви не предложил мне никакой работы. Следует вспомнить, что евангельское движение изначально проявилось в Российской империи в двух местах – в Петербурге, где преобладала интел-лигенция и аристократия, и на юге, где преобладало крестьянство. Так вот, нынешнее евангельское движение после советского террора и гонений (когда было запрещено крестить интеллигенцию) до сих пор не возродило петербургские традиции. Прекрасно помню проповедь будущего председателя Союза ЕХБ России (перебравшегося из глубинки) на одном из выпусков бакалавров в СПбХУ – там нам припомнили и потраченные зря годы на образование и даже то, что никто из нас не подумал отослать пару носков пострадавшим при наводнении на реке Лене. Профессиональный регент, жена которого ушла в сектантскую общину и перекрестилась там, как-то признался, что умение хорошо проповедовать – путевка в деревню.
ОЛЕГ: Расскажи немного о церкви, в которой ты служишь пастором. С какими проблемами в служении ты сталкиваешься? Отличаются ли проблемы русских эмигрантов в Чехии от тех, с которыми они сталкиваются на родине?
АЛЕКСАНДР: Несомненно, что наши люди сталкиваются здесь со многими проблемами, характерными для диаспоры. В Чехии, правда, это еще и плохая память о советской оккупации. Например, в самом центре Карловых Вар на окне бара висят карикатуры на «русских» оккупантов и фотографии сцен 1968 года с надписью: «Вот что вы наделали, оккупанты». Более того, как и по всему миру, в нас видят тех, кто «там наворовал, и здесь хотят красиво жить». Я работаю в самом русском городе Чехии, но при этом в течение двух лет мы с женой были единственными русскоязычными баптистами в городе и окрестностях. Чешская община, где тогда не было пастора, приняла нас по принципу: «Незваный гость хуже Гагарина». Однако, вскоре местные баптисты так привязалась к нам, что не брали никакой платы за огромную квартиру при церкви (даже за коммунальные услуги), много помогали материально и после переезда сюда нового пастора простились с нами как с родными (в том числе – материально). Принцип внедрения в иную культуру оказался очень простым – чисто убирай церковь, при которой живешь, и улицу возле нее, служи на языке принимающей стороны и не считай себя духовней и умней остальных. После долгих молитв Бог стал прилагать к нам русскоязычных людей, воцерковленных и невоцерковленных, – кто-то эмигрировал к нам, так как был наслышан о нас, а кто-то приезжает на служение из других городов. Так получилось, что из десяти человек в общине сейчас есть четыре доктора: гинеколог, уролог, терапевт и пульмонолог. На них приходится один больной – пастор-диабетик. Мы живем здесь в эпоху первопроходцев, и последующим поколениям многое будет непонятно в той же степени, что и нам непонятно из эпохи колонизации Америки. Наши эмигранты сталкиваются с иной культурой во всем – начиная от поведения в автобусе и заканчивая церковными традициями, когда пасторы, выработав запас проповедей, меняются церквами. Нам с женой пришлось столкнуться еще и с тем, что многое в своем обустройстве мы решали сами, а вот новые переселенцы уже получают от нас посильную помощь.
P.S. Беседа с Александром Тарасенко, как мне кажется, получилась информативной и откровенной. Я не ожидаю, что все согласятся с точкой зрения Александра на вопросы, заданные мной. Однако меня не покидает мысль вот о чем. Почему свободомыслящие люди живут за пределами России? Почему они вынуждены уезжать? Почему им не нашлось применения дома? Вопрос этот не новый, но факт остается фактом, что, к сожалению, в России редко любили независимых и свободолюбивых людей. Одних изгоняли (к примеру, Солженицына и Бродского). Другие же уезжали сами. Несмотря на нелюбовь отчизны к ним, они продолжали любить её, воспевая её в своих произведениях. Многие из них лелеяли мечту о возвращении. Одним удалось вернуться, другие же так больше и не увидели родины. Но самое главное, что они сделали, в том, что их произведения проникали в Россию и влияли на умы и сердца новых поколений. Когда Бродского пригласили вернуться в Санкт-Петербург, он сказал: «Лучшая часть меня уже там – мои стихи».
Фото: Pixabay.