Какая герменевтика нужна евангельскому сообществу?

Нет ничего хуже, чем вмешиваться в чужие дискуссии. Особенно, если они касаются вопросов, относящихся к вере. История церкви учит, что попытки примирить стороны в богословской полемике лишь усугубляют конфронтацию. Однако я не хотел бы пройти мимо полемики, которую в последние месяцы наблюдаю между пастором-славянином из Канады Иваном Музычко и преподавателем Московской богословской семинарии ЕХБ Геннадием Савиным. Меня заинтересовало само основание, на котором строится дискуссия, причина взаимного непонимания. На мой взгляд, здесь мы наблюдаем столкновение двух фундаментальных позиций, выходящих далеко за пределы конкретной дискуссии. Не вставая на чью-либо сторону, я хочу поделиться своими размышлениями, к которым меня этот диалог подвел.

Начну издалека. Последние три тысячи лет у человечества есть два базовых типа восприятия окружающей Вселенной. Я назову их «инспирационный» (от лат. inspiratio – вдохновение) и «рациональный».

Инспирационное мироощущение является наиболее древним. Оно подразумевает познание реальности через откровение, интуицию, чувства. Логика, наблюдение и обобщение при этом присутствуют, но они вторичны, разворачиваются внутри данности, уже полученной априорно. Знание приходит как бы свыше, поэтому и отношение к нему сакральное. Возьмем, например, Гомера. Он с поразительными подробностями описывает сражения легендарной войны под Троей и путешествия полководца Одиссея, он знает тайные мысли античных богов и намерения давно умерших людей. Откуда? Посмотрим на самые первые строки его поэм: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…», «Муза, скажи мне о многоопытном муже…». То есть, по мысли Гомера, текст, который он озвучивает, не его. Поэт только передает то, что внушает ему муза, богиня (скорее всего, Клио – покровительница истории). А ей, конечно, известны все тайны. Но инспирация совершенно не обязательно связана с мистикой. Интуиция — это наиболее естественный способ восприятия мира. Человек в повседневной жизни чаще всего живет именно так: не осмысливая критически свое окружение, воспринимая все непосредственно и действуя на основании эвристик и ассоциаций.

По существу все люди творческих профессий — поэты, композиторы, художники — действуют в рамках инспирационной модели познания мира. В чем секрет гениальной метафоры, мазка на полотне или симфонической гармонии? Почему какие-то созвучия вызывают мурашки по коже, плач или гордость за род человеческий? Ответа нет. Это вдохновение, переживание, дар свыше. То есть какая-то логика внутри творчества есть, но она личная, интимная, не имеющая объективного измерения. Соответственно, понять продукт творчества можно только через личное сопереживание, настроившись на ту же волну, войдя в мир эмоций творца. Вдохновенные произведения предназначены не столько для ума, сколько для сердца. То есть для ума тоже, но только после сердца.

Однако где-то в конце VII века до Р.Х. в греческом городе Милете зародился совершенно новый тип мышления. Натурфилософ Фалес Милетский поставил пред собой тот же вопрос, который до этого ставил поэт Гесиод: откуда взялось все, что нас окружает, и из чего оно состоит? И он дал ответ, но совершенно по-новому.

Гесиод в поэме “Теогония”, как все поэты, обращался к вдохновению: «С Муз, геликонских богинь, мы песню свою начинаем», и излагал древние священные предания о богах, создавших мир из ничего. Фалес же пошел другим путем. Отвергнув предания старины глубокой, он начал наблюдать и обобщать, заметив, что в определенное время все в природе (даже самые сухие камни) покрывается влагой. Кроме того, вода может принимать и твердую и воздухоподобную форму. Из этого он сделал вывод, что все в мире формируется из воды. Но, поскольку вода принимает разнообразные формы, в ней должна быть некая одухотворенная субстанция псьюхе (ψυχή), которая и организует Вселенную. Конечно, Фалес был неправ. Но важны не столько его выводы, сколько метод: он не стал обращаться к преданиям или откровениям. Он только наблюдал и анализировал. И это работало, пусть не в области космологии, но в других областях человеческого знания. Напомню, что теорему Фалеса школьники изучают до сих пор. Уже очень скоро метод критического осмысления опыта, проявленный в философии досократиков, дал поразительный результат: в мир вошли геометрия и физика, античные ученые вычислили диаметр Земли и открыли атомарное устройство материи. Платон и Аристотель создали направление мысли, которое мы именуем наукой. Научное или «рациональное» восприятие мира, безусловно, очень изменилось с тех времен, но суть его осталась неизменной: критическое восприятие любой традиции, опора на наблюдение, обобщение и логический анализ.

С тех пор идет война инспирационного и рационального. Еще Платон заявил: «все поэты, начиная с Гомера, воспроизводят лишь призраки добродетели и всего остального, что служит предметом их творчества, но истины не касаются». В диалоге «Государство» он описывает идеальное общество, в котором поэты изгнаны, как люди, сеющие своими фантазиями смуту, и где правят цари-мудрецы — эдакие “технари”, обитающие в эмпиреях чистого разума. Но надо сказать, что у Платона было достаточно самоиронии, чтобы показать, что, в конце концов, это утопическое государство разваливается.

Данный интеллектуальный конфликт пережил тысячелетия. Это противостояние философов и поэтов, физиков и лириков, технарей и гуманитариев, Базарова и старшего Кирсанова. На мой скромный взгляд, полемика Г.Савина и И.Музычко обладает теми же характеристиками.

И в инспирационной, и в рациональной модели есть свои плюсы и минусы. «Физика» (так я назову научный метод) кажется более объективной. Научный факт никак не связан с личностью ученого или его окружением. Скажем, можно прекрасно понимать законы Ньютона, не зная при этом, кто такой Ньютон, когда и зачем его законы были открыты. Более того, эти законы можно произвольно переформулировать в различных терминах и системах. Физика не зависит от культуры или эпохи. Кроме того, она эффектно демонстрирует свои успехи в создании различных технических приспособлений — от сотовых телефонов до искусственных клапанов сердца, которые постоянно добавляют комфорта в жизнь человечества.

С лирикой все сложнее. Она привязана к культуре и времени. Среди наших современников только единицы могут плакать над стихами А.С.Пушкина (я имею в виду, от избытка чувств, а не от нежелания их учить по требованию школьной программы). Для представителя же чужой культуры творчество Пушкина может быть вообще недоступным.

Но самое главное, лирика субъективна по сути. Ее сложно однозначно оценить, сказать хорошо это или плохо. Можно говорить о свежести, стилистическом соответствии, большей или меньшей глубине, но заявить однозначно: «Мандельштам – хороший поэт, а Смеляков – плохой», невозможно. А мне, положим, нравится Смеляков, а Мандельштама я на дух не переношу, и ничего вы с этим не поделаете. Вы, конечно, можете меня обвинить в дурном вкусе, даже поставить двойку, если вы учитель литературы, но повлиять на мои преференции вы не в силах. Миллионы просмотров на YouTube будут набирать именно баттлы рэперов, а не МХАТовское исполнение русских классиков. Филологи могут кручиниться, обескураживаться и конфузиться по этому поводу, но привить свой вкус молодежи они не могут.

Однако у физики, при всей ее объективности и эффектности, есть огромные минусы. Начнем с того, что она ограничена в своих возможностях. Чуть усложняется ситуация, и наука оказывается бессильной. Скажем, движение двух тел в космосе было описано еще до Ньютона. А вот решить задачу трех тел оказалось принципиально невозможно.

Другим большим минусом научного метода является то, что он оказывается абсолютно бесполезным для понимания субъективного переживания человеком реальности. Современная наука может расшифровать мысль или определить предмет, на который человек смотрит, только регистрируя активность нейронов мозга. Но она ничего не говорит о том, как эта мысль или предмет воспринимается человеком изнутри. Задачу научного описания субъективного опыта ставил еще И.Кант. В ХХ веке ее интенсивно пытались решить философы, развивавшие феноменологию и позитивизм. Но я решусь заявить, что этот проект с треском провалился. В настоящий момент наука не имеет сколько-нибудь удовлетворительной теории сознания как субъективного феномена (это прекрасно раскрывается в лекциях академика Константина Анохина). И никаких существенных подвижек в этом направлении пока не предвидится.

В то же время именно инспирационные продукты наиболее востребованы человечеством. Именно они затрагивают духовность по Шелдрейку [1] , то есть «глубочайшие ценности и смыслы, которыми живет человек». Телевизор, изделие физиков, бесполезен, если по нему не показывают фильмы, созданные вдохновением одаренных лириков. Именно плоды инспирации составляют духовную пищу. В каком-то смысле человеческая душа соткана из той же ткани, что и «лирика». Наш внутренний человек – это набор образов и нарративов, вербальных и невербальных, тех самых, которые служат импульсом для любого творчества. Когда человек что-то рассказывает или поет, лепит или вырезает, вышивает или рисует, он в той или иной степени вкладывает в это свою душу, делится своей сокровенной сущностью.

Соответственно физика и лирика требуют совершенно различного восприятия. Научный дискурс подразумевает интеллектуальную отстраненность и критическое восприятие. Настоящий ученый все воспринимает с подозрительностью. Его задача – с чем-то согласиться (но не принять на веру!), а что-то отбросить как шлак. Ученый не должен давать волю эмоциям. Наука для него все-таки работа, даже если она составляет всю его жизнь. Она направлена на какую-то цель, добивается чего-то вне себя. Наука ради науки – это уже не наука.

Другое дело – плод вдохновения. Он самоценен. Картина висит не для того, чтобы закрывать дыру в стене, а потому что на нее приятно взглянуть. Симфония звучит не для того, чтобы дойти до конца, но чтобы в ней прожить те драгоценные минуты, пока музыка не смолкла (конечно, если слушатель в состоянии ее адекватно воспринять).

В лирике тоже есть своя физика. Потому что помимо содержания есть еще и форма выражения. Как это сказано у Брюсова:

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Огранка алмаза – это уже наука. Музыканты и поэты, художники и ораторы годами учатся выражать ту таинственную искру, что чудесным образом возникает в глубинах их душ. Но если этой искры нет, то все учение бесполезно. Соответственно, именно она драгоценна для слушателя, читателя или зрителя.

Таким образом, при толковании любого текста может быть две модели герменевтики: научная и пиетическая (я не хочу употребить слова «эстетическая», потому что у нас эстетика часто ассоциируется с развлечением, противопоставляется этике, хотя это, конечно, абсолютно несправедливо). Научная герменевтика изучает текст как артефакт, как геолог изучает породу или астроном звезду. А в пиетической герменевтике текст воспринимается непосредственно, как разговор между людьми, как прямое обращение, наставление, утешение или обличение. Разница тут огромна. Одно дело, если ты садишься за стол и «изучаешь» блюдо на вкус, и совсем другое, если тебя водят по кухне и показывают, как это блюдо готовится. Второе может быть важно для повара. Но надо сказать, что даже повар, если его кормить одними рецептами, в конце концов умрет от голода.

Непосредственное читательское восприятие литературного текста не требует чрезмерного напряжения. Дети без всякой подготовки читают и «Илиаду» в переводе Гнедича, и «Тристана и Изольду», и «Легенду об Уленшпигеле», и «Калевалу» (я сам так читал), и им все это нравится. Конечно, читатель не может проникнуть в глубины сознания автора, но этого и не требуется. Достаточно просто услышать, что ему хотят сказать и говорят. Каждый читатель будет по-своему реагировать на старый текст, для каждого захватывающим будет не то, что для другого, каждый будет реагировать на написанное как-то по-особенному. Но это-то и замечательно. Это значит, что текст жив. Значит, живая коммуникация существует.

Если мы вернемся к вопросам толкования Писания, мы должны, во-первых, признать, что текст Библии – чисто инспирационный. На это, прежде всего, указывает сама его форма – форма художественной литературы: исторической прозы или духовной лирики. Библия – это не научный и не юридический текст. Даже наиболее легалистские места Пятикнижия все равно заключены в рамки повествования: это не автор заповедует читателю, а Бог Моисею.

Библия с самого начала писалась не для того, чтобы ее изучали или на ее основе проповедовали. Она рассчитана на непосредственное восприятие, она и есть проповедь. Библейские книги предназначены для того, чтобы их читали вслух сразу, от начала до конца. То же Откровение Иоанна подразумевает, что кто-то послание читает, а остальные слушают, и не просто слушают, а исполняют написанное (Отк.1:3). При этом не следует преувеличивать сложность библейского текста. Библия писалась на стыке культур, поэтому она достаточно интернациональна. У нее ограниченный лексикон, предельно упрощена грамматика. Среди античных тестов трудно найти что-то более простое, чем Библия. В ней есть определенные сложные места, но это сложности не концептуальные, а культурно-лингвистические, разрешаемые простой сноской. Библию вполне можно читать и понимать, не имея научных степеней по истории и филологии, не будучи гением или обладателем высокого IQ. Это Слово доступно самым простым и малообразованным людям, вроде Однодума из одноименного рассказа Н.Лескова, потому что именно таковым оно и предназначалось. Библия – это большей частью примитивный язык с точки зрения ораторских стандартов (при том, что в библейском иврите нет вообще никаких литературных норм), немудреная литературная техника, никакая философия в сравнении хоть с греками, хоть с индусами. Единственная ее ценность в том, что это Откровение Божие, слова Святого Духа.

Я утверждаю, что научная герменевтика для Церкви Божией совершенно лишняя, по нескольким причинам:

(1) Научное изучение Писания никогда не достигает коммуникационной цели текста. Оно просто направлено в другую сторону. Когда я сейчас пишу этот текст, мне очень хочется, чтобы меня слышали, а не изучали. Пусть меня изучает врач, чтобы поправить мое здоровье, но если это делает мой читатель, то для меня это беда. Это просто оскорбительно, противоречит пресловутому категорическому императиву. Когда меня не слушают, а изучают, то я чувствую себя какой-то подопытной лягушкой, а не человеком. Тем более дерзки и оскорбительны попытки изучать Бога, вместо того чтобы слушать Его.

Но главное, если меня изучают и анализируют, то меня, скорее всего, не слышат. Сами библиологи постоянно ловят себя на том, что их изучение Библии не про то. Когда Велльгаузен начал исследовать происхождение библейского текста, Гункель сказал: «это не важно», и стал изучать библейские жанры, Чайлдс сказал: «это не важно», и стал изучать историю канонизации, Альтер сказал: «это не важно», и стал изучать библейскую нарратологию, Тов сказал: «это не важно» и начал изучать библейскую текстологию. При этом никто, кроме Чайлдса, к познанию Христа так и не пришел (разве что Гункель еще был по-своему верующим). Изучение касалось чего-то постороннего, а сама Библия так и не была услышана. Евангельская герменевтика не должна учить о Библии, она должна позволить самой Библии учить людей.

(2) Научной герменевтики чересчур много. Приведу сравнение. Предположим, кто-то решил исследовать творчество Пушкина. Он берет строчки: «Под голубыми небесами. Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит…». В связи с этим исследователь изучает: (а) виды ковров в те времена, (б) технологию их производства, (в) экономику ковровой промышленности, (г) роль ковров в архитектурной композиции дворянской усадьбы, (д) международные торговые связи, при которых был возможен ввоз ковров, (е) сравнительные оптические свойства ковров различных категорий и различного вида снега и т.д., и т.п. Результатом его титанических трудов, изложенных в трех увесистых фолиантах, является вывод, что Пушкин имел здесь в виду бухарские тафтинговые ковры анилиновой покраски, сотканные в 1768 г., из коллекции графа Орловского, при условии что Пушкин описывает метеорологические условия 9 февраля 1828 года в окрестностях Коломны. Не смахивает ли немного на бред? Но именно так выглядят (по большей части) исследования академических библиологов. Если вы зайдете в серьезную богословскую библиотеку, вы обнаружите, что из книг по библиологии давно уже можно строить многоэтажные дома. 95% этих книг никто никогда даже не раскрывал. При этом никаких особо серьезных прорывов за всю историю библиологии не наблюдалось. Очень часто результатом исследования является смысл, который очевиден изначально. Если какое-то место было спорным, оно спорным и остается. Кайл и Делитцш до сих пор актуальны, как, впрочем, и Иоанн Златоуст.

(3) Научный метод буксует при изучении Библии просто из-за недостатка информации. Слишком много времени прошло с тех пор. История вообще плохо поддается научному изучению в силу своей уникальности и невозвратности. Критерии истинности в изучении библейского текста носят больше спекулятивный характер. Очень часто они дают осечки при контрольных испытаниях. В библиологии практически ничего нельзя доказать достоверно, чего и так не было бы известно. Очень многое здесь имеет характер наукообразия, а не науки. То же, что все-таки удается выудить, представляет мало практической пользы. К примеру, археолог Уильям Олбрайт выяснил, как, скорее всего, но не достоверно, выглядели херувимы на ковчеге завета. Это, конечно, замечательно. Но что нам с того? Как это нам помогает или мешает при чтении Библии?

(4) Научная герменевтика большей частью направлена на дискредитацию Библии прямо или косвенно. Это связано, прежде всего, с самой сутью научного метода. Ученый – всегда скептик, иначе он не ученый. Он никогда ничего не принимает на веру. Он во всем сомневается, всегда что-то испытывает. Для ученого нет абсолютных авторитетов, нет разницы между чудесами Библии и чудесами древних мифологий, потому что с чего бы ей быть? Для ученого Библия – это несвязанный набор древнееврейских и раннехристианских текстов, прошедших долгий путь устной передачи, компиляции, редакции и канонизации. Это не более, чем исторический документ, изучение которого ничем не отличается от изучения других исторических документов.

Я вовсе не говорю, что для того, чтобы стать квалифицированным читателем Библии, не надо учиться. Надо! Как минимум надо овладеть грамотой. Очень неплохо бы знать культурно-исторический контекст. Полезно знать библейские языки. Как руководитель дистанционной программы Московской богословской семинарии, я могу рассказать не одну историю о том, как не особо образованные братья, бывшие наркоманы, отсидевшие, успешно учат древнееврейский и древнегреческий и вполне сносно читают Писание на языке оригинала. Просто потому что они любят Господа и хотят быть ближе к Его Слову. Но в это же время следует учесть, что тот же Дух, который обращался к древним христианам, говорит и с современными церквами. Для Бога нет языковых преград. Чтобы быть верным слушателем и исполнителем Слова Божьего, не требуется переходить в другой язык и культуру. Самое главное, что нужно, чтобы лучше познавать Библию, –  просто больше ее читать. Она сама содержит свой собственный контекст, она есть основной источник сведений по истории и культуре. На мой взгляд, для успешного возрастания во Христе вполне достаточно Библии с комментариями, например, Джона МакАртура. Однако само по себе удовлетворительное знание библейского контекста никак не связано с наукой, не требует какой-то последовательной методологии. Это просто набор информации. Идеальными читателями библейских текстов были их непосредственные получатели, например, члены коринфской церкви, которым Апостол Павел адресовал послания. Они слушали слова апостола без задней мысли, как дети слушают отца, а тех, кто искал в них закавыки, Павел увещевал: «мы пишем вам не иное, как то, что вы читаете или разумеете, и что, как надеюсь, до конца уразумеете» (2Кор.1:13). А контекст им вообще не нужно было изучать, просто потому что они в нем жили. Теперь представим, что в Коринф из далекой Скифии прибыл ученик Христа. Он плохо говорит по-гречески или вообще нуждается в переводчике, он не очень хорошо ориентируется в окружающем быте, ему многое кажется странным. Но он стоит вместе со всеми и слушает, как читают слова Апостола, и эти слова относятся к нему так же, как и ко всем остальным. Мы и есть тот самый Скиф.

При этом у Библии есть еще один аспект, которого нет у других литературных текстов. Все-таки это текст Святого Духа. Богодухновенность означает не просто фиксацию определенной духовной традиции, это возможность наличия в тексте совершенно неожиданных смыслов, которые открываются не иначе, как при содействии Божественного вдохновения. Вообще, именно Дух Святой является главным гомилетом Библии. Само Писание многократно повторяет, что главный ключ к его пониманию лежит не в образованности или уме, а в следовании Духу Святому (2Пет.1:20-21, 1Иоан..2:20, 2Кор.3:14). Возьмем, к примеру текст из книги пророка Осии 11:1: «Когда Израиль был юн, Я любил его и из Египта вызвал сына Моего». Тут прямым текстом говорится, что сын Божий – это Израиль. Нет такого научного метода, чтобы соотнести его с событиями жизни Иисуса Христа. Но Дух Святой открывает Матфею тайное значение текста. Это то, что евреи называют толкованием на уровне Сод. В Библии есть еще некая скрытая мудрость, о которой Павел пишет: «Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную. … А нам Бог открыл [это] Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии» (1Кор.2:6-11).

Главным условием евангельской герменевтики является исполнение Духом Святым, возрастание во Христе, личная святость и благочестие. Человеку внешнему кажется, что такая герменевтика необъективна, зависит от прихоти толкователя, но это далеко не так. Отец доныне делает! Дух Божий пронизывает Церковь. На Земле сейчас свыше миллиарда христиан. Христианская церковь существует почти две тысячи лет. Но при всем разнообразии христианского опыта в Церкви сохраняется поразительное единство. Мы можем встретить австралийских католиков, латиноамериканских харизматов или африканских пресвитериан, и, если это искренние христиане, при всей нашей разнице мы будем говорить на одном языке, у нас будут в целом одинаковые ценности. Дух Святой по-прежнему с нами, и именно Он контролирует процесс чтения Писания.

Заслуга братьев прошлых поколений, таких, как А.В.Карев или И.В.Каргель, заключалась в том, что они сами ходили перед Богом и открывали Бога тем, кто был слеп. И.В.Музычко пишет: «Никакое человеческое сочинение, в принципе, не может быть ”чистым словесным молоком”, так как таковым может быть (и является) только Слово Божие – Священное Писание». В этом я с ним категорически не согласен. Когда апостол Петр писал эти строки, вряд ли он имел в виду Новый Завет, которого в те времена просто не существовало. Он даже не имел в виду Ветхий Завет, который был для христиан скорее твердой пищей. Он имел в виду проповедь тех братьев, которые, как Филипп, открывали самарянам и эфиоплянам Слово Божие, таинственное и непонятное до времени, которые направляли заблудших на путь возрастания во спасении. Молоко – это пища младенцев, пока не умеющих слышать глас Божий самостоятельно. Поэтому произведения таких братьев, как Каргель – это и есть самое настоящее молоко, то есть актуализация библейской духовности, не слова человеческой мудрости, а явление духа и силы. Это были люди, которые прежде всего сами знали Господа, жили под Его водительством и вели за собой других детей Божиих. Они могли что-то не вполне правильно понять, как сын, бывает, не поймет, что говорит ему отец. Но это же живое общение! Если что-то не так понято, отец объяснит подробнее как надо!

Что касается эсхатологии, то она была и остается важнейшей частью евангельского провозглашения, потому что она в наибольшей степени актуализирует Божественное присутствие в жизни мира.

Я сам довольно негативно отношусь к теории диспенсаций. Часто диспенсационализм являлся результатом попытки внести наукообразие в библейское толкование (в период Рационализма разбить что-то на периоды считалось признаком учености). В диспенсационализме много формализма и отрывочности в толковании Писания. Я не верю, что Бог меняет условия спасения в различные периоды истории. По-моему, это попахивает ересью. Я не считаю, что первые слушатели книги Откровения думали о периодизации истории в посланиях семи церквям. Это были реальные церкви, которые перечисляются в порядке следования по маршруту епископской инспекции. В то же время, толкование, приводимое в учебнике истории А.Карева и К.Сомова, вполне уместно. Во-первых, оно не претендует на догматическую непреложность. Это просто определенная метафора. С другой стороны, данное толкование помогает осмыслить историю Церкви, найти в ней какую-то логику, какой-то смысл. Многие благословенные служители Божии повторяют данную интерпретацию, так что можно сказать, что это толкование прижилось в евангельской среде. С ним можно не соглашаться, но относиться к нему следует с уважением. Принимать или не принимать послание семи церквям как пророчество о развертывании хода истории, в конечном счете, не имеет значения для спасения, но для многих христиан оно служит ощутимым духовным подспорьем.

Итак, на мой взгляд, евангельскому сообществу, прежде всего, нужна пиетическая герменевтика, герменевтика Святого Духа, направленная на то, чтобы помочь детям Божиим слышать глас Господа и исполнять Его волю. Наукой же пусть занимаются специалисты. Я вижу роль ученых-христиан, прежде всего, в том, чтобы продвигать апологетику, защищать Писание от других ученых. Наука, возможно, способна помочь в переводах Писания, хотя у меня по этому поводу есть сомнения. Я очень хорошо помню, как структуралисты коверкали текст Штутгартензии, нормативного издания Ветхого Завета (Biblia Hebraica Stuttgartensia), чтобы подогнать его под свои теории. В любом случае, в евангельской среде наука – удел единиц. Христианское образование должно быть направлено не на бесплодные научные исследования, а на духовное возрастание во Христе и приобретение навыков практического служения, что мы и можем наблюдать в Московской богословской семинарии ЕХБ.

Примечания

[1] P. Sheldrake, A Brief History of Spirituality (Oxford, UK: Blackwell, 2007), 1-2.

Photo Credit: Pixabay

© 2017 “Христианский мегаполис”. Материал опубликован с согласия автора.

Примечание: Мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов публикуемых материалов, однако это не препятствует публикации статей, написанных с разных позиций и точек зрения. Редакция не несет ответственности за личную позицию авторов статей, точность и достоверность использованных авторами источников и переписку между авторами материалов и читателями.

При цитировании материалов портала “ХМ” в печатных и электронных СМИ гипер-ссылка на издание обязательна. Для полной перепечатки текста статей необходимо письменное разрешение редколлегии. Несанкционированное размещение полного текста материалов в печатных и электронных СМИ нарушает авторское право. Разрешение на перепечатку материалов “ХМ” можно получить, написав в редакцию по адресу: christianmegapolis@gmail.com.