Церковь как сторонний наблюдатель

“Свобода — чувствовать, к чему стремится твое сердце, что бы ни говорили другие”. (Пауло Коэльо)

И все-таки евангельской церкви отведена роль стороннего наблюдателя в ключевых политических и социальных событиях, происходящих в странах СНГ. Это стало слишком уж очевидным на примере Украины сегодняшних дней. Исключением может служить, разве что, Грузия, в которой евангельская баптистская церковь заняла активную позицию во время “Революции роз” (2003).

Несмотря на то, что со дня распада СССР прошло более 20 лет, церковь все еще довольно маргинальна, больше сосредоточена на себе, чем на участии в жизни общества. В ней больше преобладает затворнический, нежели миссионерский менталитет. Припоминаю услышанное в церковных кругах утверждение: “Сфера деятельности церкви – общество спасенных. Миром пусть занимаются миссии”.

Призывы к активному участию в судьбе страны, принятию решений, действиям, наталкиваются на непонимание и, порой, полную апатию: “О чем речь? О Майдане? Ну, что вы!”

Правда в том, что евангельская церковь в бывшем СССР больше ассоциируется с богослужением в стенах молитвенного дома, нежели с активной деятельностью за его пределами. Эйфория от массовых евангелизаций эпохи 1990-х, когда многие полагали, что “мы весь мир завоюем для Христа”, ушла. Внутрицерковные вопросы поглотили христиан настолько, что многие забыли, где живут и гражданами какой страны являются. Возможно, что постоянные политические, экономические и социальные потрясения вселили в верующих чувство глубокой апатии. Гиперспиритуализация библейских текстов привела к потере христианами ощущения реальности. Церковь не то, что пытается влиять на жизнь общества. Она, можно сказать, пытается выжить, причем, в условиях, далеких от идеала. В несвободном государстве выжить церкви будет очень сложно.

У нас есть именно такая церковь, лидеры которой выросли в советское время, когда свободомыслие не поощрялось, а, наоборот, – жестоко каралось. Последствия “советской травмы” будут ощущаться еще многие годы. “Свободы, – согласно Д. Юму, – не может быть там, где не позволяют мыслить”.

Могут ли руководители евангельских деноминаций почтенного возраста понять то, о чем сегодня говорят представители iPad Generation: христианские авторы, публицисты, журналисты, богословы и философы, побывавшие на западе, вдохнувшие воздух свободы, “поглощающие” тонны книг, мыслящие нестандартно и не желающие с этой самой свободой мысли расставаться? Конечно, нет. Между ними – пропасть, а, значит, конфликт неизбежен.

Члены евангельских церквей, следует сказать, не зная того, были воспитаны в “лучших” советских традициях конформизма и лояльности. Что ценилось в те времена, – так это осторожность, “как бы чего не вышло”. Не было принято раскачивать лодку, чтобы не вызвать бури. Поэтому большая часть евангельского сообщества довольно критически относится к своим “вольнодумцам” и “свободолюбам”, осмелившимся заявить о своей приверженности принципам свободы и мышлению outside the box. Они вынуждены существовать, мыслить и писать в одиночку, выходить из системы, ибо оная противится любой мысли о переменах.

Может и верно писал Т.Котарбиньский: “Полная свобода возможна только как полное одиночество”.

Сегодня понятия “свобода” и “церковь” далеки друг от друга, несмотря на то, что в идеале именно церковь призвана быть глашатаем евангелия свободы: “Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете”. (Иоан.8:36) О свободе в церкви, к сожалению, даже заговорить трудно, так как сразу же появляются различные “но”. Также, для того, чтобы понять, что такое свобода, нужно испытать ее, иначе все, что вы будете знать – это состояние несвободы. Если именно в ней вы прожили всю жизнь, то откуда вам знать, что есть свобода? Оттого, возможно, многие евангельские верующие и не понимают, зачем свобода нужна стране, в целом, и не верят, что она когда-либо придет на просторы СНГ.

Недавно, в частной переписке христианин из Белоруссии пытался доказать мне, что в стране существует полная религиозная свобода, на что я возразил, что не может быть свободы там, где милиция вторгается в церкви и прерывает богослужения, когда ей вздумается. В конце диалога я спросил: “А вы были за пределами бывшего СССР?” Оказалось, что понимание свободы моим собеседником было очерчено границами Белоруссии, Украины и России.

Когда я впервые посетил США в 1997 году, некоторые американцы спрашивали меня: “Каково вам, верующим, было жить в несвободном Советском Союзе?” Я отвечал, что на самом деле понял, что мы жили в несвободе только когда приехал в Америку и почувствовал, что такое свобода. Только тогда я мог понять разницу между свободой и несвободой.

В самой церкви мало свободы. Больше контроля и борьбы за сферы влияния между влиятельными семьями “христиан со стражем”. Ну, не верит рядовой член общины, что он может что-то изменить. Мало, что осталось от баптистской демократии, разве что показное, формальное поднятие рук на членских собраниях. Н.Бердяев писал: “Человек – раб, потому что свобода трудна, рабство же легко”.

Майдан и евангельское сообщество находятся в противоположных концах спектральной диаграммы. Пройдут десятилетия, прежде, чем в церкви что-то изменится. Т.Маколей писал: “Если рабы будут ждать свободы до тех пор, пока они не поумнеют, ждать придется долго”.

Надеюсь, что новые поколения молодых христиан, не знакомых с тягостным и противоречивым тоталитарным прошлым, из которого вышли многие из нас, будут мыслить по-новому и по-иному будут толковать и применять библейские тексты. Мне трудно предположить, какой будет церковь будущего, но я надеюсь, что она будет иной, свободной. Честно говоря, я не верю, что доживу до тех дней.

Photo: Pixabay.